My Virtual Reading Room

Arnhild Lauveng is a Norwegian psychologist, who was diagnosed with a severe form of schizophrenia at the age of 16 and spent the next 10 years in and out of psychiatric hospitals. She recovered, became a psychologist, and wrote a book about her experience.

You can see the book in English here:

http://www.amazon.com/Road-Back-Schizophrenia-Memoir/dp/1616088710

I would like to show you the concluding pages of her book, below:
~~

Арнхильд Лаувенг--норвежский психолог. В возрасте 16 лет у неё была диагностирована шизофрения в тяжёлой форме. Следующие 10 лет она провела в основном в психиатрических больницах. Она вылечилась, получила диплом психолога и написала книгу о своей жизни. Я хотела бы показать вам последние страницы этой книги. Всю книгу в русском переводе можно бесплатно найти в электронных библиотеках.

Вот статья про неё; спасибо a_bodryak

http://rusrep.ru/article/2013/10/22/schizo

~~

Жизнь моя сложилась совсем не так, как я задумывала. Что-то навсегда изменилось, и жизнь направилась по совершенно другому руслу. Иногда приходится слышать от людей, переживших какой-нибудь кризис, что теперь они видят, что без него никогда не стали бы теми, кто они есть. Я не могу этого сказать о себе. Я помню, как это была тяжко, какой безнадежной казалась жизнь. Я знаю, сколько я натворила глупостей, навредила самой себе и тем, кого я люблю. Я знаю, как легко все могло обернуться в самую худшую сторону. Я знаю, что мне невероятно повезло, что я вообще осталась жива. Так что если бы в моей власти было выбирать, я постаралась бы избежать этой боли. Однако наверняка было лучше, что выбор от меня не зависел. Потому что я узнала страшно много такого, чего иначе мне никогда не довелось бы узнать. Может быть, я стала лучше в человеческом смысле, и я знаю, что мне это помогло стать хорошим психологом. Не потому что моя история справедлива для всех и каждого. Но потому что мой опыт показал мне, что нет никаких «мы» и «они>. Все мы просто люди. Все мы разные. И все в основе своей одинаковы.

My life has turned out not at all the way I’d thought it would. Some things have changed forever, and my life went down an entirely different path. Sometimes one hears from people who have survived a major crisis of some sort that now they can see that without that crisis, they would have never become who they are. I cannot say that about myself. I remember how very difficult it was, and how hopeless my life seemed. I know how many foolish things I had done, hurting myself and those I love. I know how easily this could have come to the worst. I know that I was incredibly lucky that I have remained alive at all. So if it were within my power to choose, I would have chosen to avoid this pain. However, it was probably for the best that the choice was not mine to make. Because I did learn a lot of things I would have never been able to otherwise. Perhaps I have become a better person, and I know that it helped me to become a good psychologist. Not because my story is true for each and every one. But because my experience has shown me that there are no “we” and “they”. All of us are simply people. All of us are different. And all of us are the same, deep down.

Итак: пройдет ли это когда-нибудь совсем? Сегодня я чувствую себя хорошо, очень хорошо, я живу хорошей, богатой и полноценной жизнью. Порой мне весело, порой бывает печально. Иногда мне приходится вновь испытать обиду, когда убеждаюсь, что люди классифицируют меня, исходя из диагноза, который когда-то мне ставили, а не из своих представлений о том, что я за человек. Иногда мне бывает обидно и горько по каким-то другим причинам. Когда идет дождь, он льет и на меня, не каждый день выпадает хорошая погода. Но я здорова. И я часто испытываю радость при мысли, что у меня есть мой собственный холодильник, что я сама решаю, что мне съесть на обед, и могу выходить на улицу в дождливую или солнечную погоду по моему собственному усмотрению. Иногда я с утра бываю усталая, но все равно я страшно благодарна за то, что у меня есть работа, на которую нужно идти. На работе я занята увлекательными задачами, вокруг меня приятные люди, у меня есть планы, мечты и дела, которыми я занимаюсь с удовольствием. У меня есть жизнь. И живется мне хорошо.

So then: will it ever go away completely? Today I feel good, I feel fine, I am living a good, full, and fulfilling life. Sometimes I am happy, sometimes I am sad. Sometimes I again feel upset, when I find out that people classify me according my previous diagnosis, and not according to their impressions of me as a person. Sometimes I am upset and sad for some other reasons. When it rains, it pours onto me too--the weather isn’t perfect every day. But I am healthy. And I often feel happy at the thought that I have my own refrigerator, that I myself decide what to have for dinner, and can come outside in rainy or sunny weather, according to my own discretion. Sometimes I am tired in the morning, but nonetheless, I am extremely grateful for having a job to go to. At my job, I am engaged in interesting tasks and surrounded by amiable people; I have plans, dreams, and things to do which I do with pleasure. I have a life. And my life is good.

Альф Прейсен5 говорит о «завтрашнем дне», о том, чтобы начать его заново «с чистого листа и с цветными карандашами в придачу». У меня нет чистого листа. Когда я десять недель сидела в изоляторе, мир выглядел совсем безнадежно. Десять недель в изоляторе - это очень долго. Это два с половиной месяца, все дни от рождества до пасхи. Это долго. И хотя со мной сидели санитарки, они именно только сидели. Им не разрешалось разговаривать со мной. К счастью, некоторые из них не были такими послушными, и это делало мою жизнь более сносной. И все равно это было тяжело. Даже в изоляторе я часто наносила себе повреждения, и для того, чтобы как-то прекратить эти мои поползновения, мне забинтовывали руки от пальцев до самых плеч. Туг я лишилась действительно всего, даже права распоряжаться своими собственными пальцами, так что больше уже нечего было у меня отнять. Тогда все было совершенно, совершенно безнадежно, и я страстно желала умереть, потому что в жизни уже не осталось ничего, ради чего стоило бы жить. У меня не было будущего, и жизнь моя была окончательно разрушена.

Alf Preisen talks about “the next day”, about starting it anew, with “a clean sheet of paper and a set of colored pencils in addition.” I don’t have a clean sheet of paper. When I spent 10 weeks in a seclusion room, the world looked completely hopeless. Ten weeks in a seclusion room--that’s a very long time. That’s two and a half months, all the days from Christmas to Easter. It is a long time. And even though the orderlies sat with me, they did only that: they sat. They were not allowed to talk to me. Fortunately, some of them were not so obedient, and that made my life more tolerable. Even still, it was difficult. Even in seclusion, I often harmed myself, and so as to somehow stop me from making these attempts, they bandaged my arms all the way from the fingertips up to the shoulders. Then I was deprived of everything completely, I didn’t even have the right of moving my own fingers, so that there was nothing else any longer that could be taken away from me. Then everything was completely, entirely, hopeless, and I passionately wished to die, because there was nothing left in my life that was worth living for. I had no future, and my life was fully destroyed.

И тут один из санитаров, которые смотрели за мной, нарушил запрет и начал со мной разговаривать. Он взял лист бумаги и нарисовал посредине большой черный прямоугольник. Затем он протянул мне этот лист, дал красок и попросил меня закончить рисунок. Моей первой реакцией было не соглашаться, чтобы не выдавать себя. Я не дам ему провести надо мной какой-то там хитрый тест, чтобы выведать, что кроется за большим черным прямоугольником, или что-нибудь в этом роде. Я столько всего утратила, что хоть немножко хотела сохранить для себя. Но я все-таки взяла краски и начала рисовать. Это было довольно трудно, так как руки у меня были перебинтованы, но все-таки возможно, если держать кисть зажатой между двумя перебинтованными ладонями.

And then one of the orderlies who looked after me broke the prohibition and began talking to me. He took a piece of paper and drew a large black rectangle in the middle of it. Then he gave me the sheet and paints and asked me to finish the drawing. My first reaction was not to agree, so as not to give myself away. I won’t let him conduct some sort of clever test upon me, so he can find out what is the inner meaning of the large black rectangle, or something of the sort. I had lost so many things that I wanted to save at least a little bit of something for myself. But I still took the paints and started painting. It was rather difficult, because my arms were bandaged, but still possible, if one held the paintbrush tightly between both bandaged palms.

Таким способом я стала разрисовывать лист красками. Алыми кругами, серыми, цвета овечьей шерсти, прямоугольниками, одиноко-голубыми треугольниками, кружочками зеленого весеннего цвета и золотистыми, как львиная шкура, полумесяцами. И много чем еще. Когда я закончила, весь лист был заполнен красочными формами, и черный прямоугольник превратился в часть единого узора. Я вернула лист санитару, он взглянул на него и улыбнулся мне. «Я испортил тебе весь лист, Арнхильд, - сказал он. - Я нарисовал в самой середине большой черный прямоугольник, так что он все испортил, причем нарисовал тушью, чтобы ты не могла его стереть. Он по-прежнему тут, но ты нарисовала вокруг него узор, и он стал частью узора. Он перестал быть таким безобразным и ничего не разрушает. Он стал естественной частью красочного целого. И тебе ничто не мешает сделать то же самое со своей жизнью».

Я так и сделала. У меня не белые листы. Четырехугольник по-прежнему там, но он ничего не разрушает. Он стал частью целого, частью моей жизни. На это потребовалось время, но мы справились с задачей. И я использовала все краски, какие только есть в моем наборе.

In this manner, I started painting on the paper with different colors. Crimson circles, sheep-grey rectangles, lonely-blue triangles, small circles of spring green color and golden, like lion fur, crescents. And many other things besides. When I was finished, the entire piece of paper was filled with colorful shapes, and the black rectangle became a part of overall pattern. I returned the paper to the orderly, he glanced at and smiled at me. “I spoiled the entire sheet I gave you, Arnhild,” he said. “I painted a large black rectangle in the middle, so it spoiled everything, and I painted it with black ink, so you wouldn’t be able to erase it. It’s still there, but you drew a pattern around it, and it became a part of the design. It stopped being so ugly and is not spoiling anything. It became a natural part of the colorful whole. And nothing prevents you from doing the same with your life..”

And that is exactly what I have done. I don’t have clean sheets of paper. The rectangle is still there, but it’s not destroying anything. It became part of the whole, part of my life. It took a fair amount of time, but we have mastered the task. And I have used all the colors I have in my painting kit.